Свобода…

Это слово стало попутчиком Сайфа. Оно постоянно маячило на задворках его сознания, то проявляясь в странных образах, во снах, нагнетая и без того непонятную атмосферу вокруг себя. Иногда это слово возвращалось к нему в образе Менестреля — мечтой, что он тоже хотел быть таким легким, воздушным и беззаботным. Но чаще всего оно приходило в ощущениях — таких непонятных, чужих, но, одновременно, таких важных. Сайф понимал, что ему чего-то не хватает, но не понимал чего и не знал, кто бы мог ему помочь. Ему хотелось снова увидеть Менестреля и поговорить с ним, спросить его — ведь он много видел, много знал, он-то наверняка мог бы ему все объяснить. У матери спрашивать было бесполезно. Она проклинала слово «свобода», она не хотела о нем говорить. Сайфу иногда казалось, что она на самом деле и не знает, что оно значит.

Другие тоже не могли или не хотели ему помочь. Когда, набравшись смелости, он заговаривал об этом с кем-нибудь из соседей, те либо делали вид, что совершенно его не понимают, либо просто отмахивались: «Вот еще выдумал! Занялся бы лучше делом, а не отвлекался на всякую ерунду!»

Однажды, лет в двенадцать, он даже попытался спросить об этом Лихена.

Лихен был седой, ворчливый, но уважаемый всеми старик: он многое повидал на своем веку, и к нему часто ходили за советом. Жил он на окраине деревни в древней покосившейся хижине. Как-то раз, набравшись духу, Сайф явился к нему, вроде бы по каким-то житейским пустякам, а когда тот посадил его за чашку крепкого травяного отвара, он и решил попытать счастья – ну кто, если не этот мудрец, сможет, наконец, утолить одолевавшее его любопытство?

- Дядя Лихен, — проговорил он, осторожно отхлебывая дымящийся напиток. – а ты знаешь, что такое свобода?

Кустистые брови старика приподнялись.

- Свобода? – переспросил он и отвернулся. – Ишь, чего захотел…

- Ну, да! – настаивал Сайф. – Что это?

- Ты что, вообразил, будто тебе не хватает свободы? — Тот беззвучно пожевал губами. – И кто тебя только этому надоумил?.. Свобода! Вот ты мне скажи – у тебя дом есть?

- Есть, — уверенно отвечал молодой гость.

- А мать?

- Ну конечно, есть!

- А похлебка на ужин?

- Ну… да.

- Так это и есть твоя свобода! А другая тебе ни к чему…

В наступившей тишине было слышно, как потрескивает в очаге огонь.

- Но, Лихен! – возразил Сайф. – Я слышал, есть настоящая свобода! И еще есть Меркуриевая гора! Лихен, это и есть свобода?

Последняя фраза заставила старика вздрогнуть.

Шумно втянув воздух, он устремил на него пристальный взгляд.

- Вот что, дружок, — строго выговорил он. – Понятия не имею, кто вбил тебе в голову подобный вздор. Только лучше поскорее забудь это название, и слово «свобода», и вообще все, что с ним связано, и никогда к этому больше не возвращайся. Понял – никогда! Если ты, конечно, собираешься прожить долгую и счастливую жизнь…

Счастливую жизнь!

Впоследствии Сайф нередко вспоминал эти слова Лихена с досадой. Да разве ж это счастье – жить в лесной глуши в заплесневелых, разбухших от влаги лачугах, питаться ягодами и кореньями, утопать в трясине, не видеть солнца за пологом ветвей,  дрожать от промозглой сырости, задыхаться от болотных испарений!

Нет, где-то определенно должна была быть другая свобода, та свобода, которой он не знал, но к которой стремился всей своей душой, потому что верил…

- Свобода — это Меркуриевая гора.

 

И сейчас, перепрыгивая с кочки на кочку, хватаясь за шершавые стволы деревьев, отмахиваясь от паутины и колючих веток, он держал в голове лишь эту свою заветную цель – Меркуриевую гору. Она звала его, притягивала к себе с непреодолимой силой, и ради нее он был готов на все.  И так он принес ей в жертву все, что имел, отказался от пусть и серой, но спокойной жизни в чащобе, уповая на то, что чужеземец не мог его обмануть, и старания, и лишения, и искания его принесут свой плод, и будут вознаграждены, и он обретет то, о чем мечтал все эти годы, с самого детства…

Солнце уже начинало клониться к западу, когда он выбрался на дорогу.

На дорогу ли? Впоследствии он осознал, что это была не дорога, а всего лишь узкая тропа. Но тогда он еще не видел настоящих дорог. Пару раз они с матерью ходили по этой дороге, когда собирали травы, но он ее уже плохо помнил. Она шла над болотом по насыпи, пронзая лесные заросли длинной извилистой полосой; неизвестно, где она брала свое начало и куда вела, но сознание того, что она должна его, в конце концов, куда-то привести, воодушевило Сайфа и придало ему уверенности в себе. Ведь она уходила вслед за солнцем, а значит, обязана была помочь ему выбраться отсюда, из этой вязкой бездны, наверх, на свободу, к подножию заветной горы!

Он поднялся по насыпи, немного постоял, отмахиваясь от гнуса, а после решительно двинулся вперед, не оборачиваясь и стараясь ни о чем не рассуждать. Сомнения… Да, они по-прежнему не оставляли его, но боролся с ними, поскольку выбор был сделан, и разум повелевал ему ни о чем более не тревожиться и не сожалеть. Быть может, он проиграет – но проиграет честно, а вот простит ли он себе, если в последний миг передумает и вернется, и так никогда ничего в своей жизни и не изменит?

Под ногами шелестела низкая трава, звенели насекомые, а где-то высоко, среди верхушек деревьев, редкими порывами гулял бесплотный, свободный ветер…